Одевшись, я спустился в студию. Тесси сидела у окна, но поднялась мне навстречу и, обняв руками за шею, подарила невинный поцелуй. Она выглядела так мило и элегантно, что я поцеловал ее еще раз и затем сел к мольберту.

– Вот тебе и на! А где этюд, что я начал вчера? – спросил я.

Тесси смутилась, но не ответила. Я принялся рыться в завалах холстов, сказав Тесси: «Поторопись, приготовься – нам нужно воспользоваться утренним освещением».

Когда наконец я бросил пересматривать холсты и стал оглядываться в поисках затерявшегося этюда, я обнаружил, что Тесси стоит у ширмы, еще не раздетая.

– В чем дело? – спросил я. – Ты себя плохо чувствуешь?

– Нет.

– Тогда поторопись.

– Ты хочешь, чтобы я позировала, как… как раньше?

До меня дошло. У нас начались сложности. Разумеется, я потерял самую лучшую обнаженную натуру за всю мою жизнь. Я посмотрел на Тесси. Ее лицо пылало. Увы! Увы! Мы вкусили от древа познания, и Эдем и врожденная невинность стали снами о прошлом – для нее, конечно.

Видимо, Тесси заметила по моему лицу, что я разочарован, так как она сказала:

– Если хочешь, я буду позировать. Этюд за ширмой, я его туда поставила.

– Нет, – сказал я, – мы начнем кое-что новенькое.

Я подошел к своему шкафу и вытащил мавританский костюм, весь искрящийся от мишуры. Костюм был настоящий, и очарованная Тесси тут же утащила его за ширму. Когда она вышла оттуда, я был ошеломлен. Ее длинные черные волосы были скреплены повыше лба обручем с бирюзой, а вьющиеся кончики лежали на блестящем поясе. Ножки были обуты в расшитые остроносые туфельки без задников, а юбка длиной до щиколоток была украшена замысловатыми узорами, вышитыми серебряной нитью. И жилет глубокого синего цвета с металлическим отливом, тоже шитый серебром, и короткая мавританская кофточка, усеянная блестками и бирюзой, чудесно подошли ей. Она подошла ко мне и подняла голову, улыбаясь. Я сунул руку в карман, вытащил золотую цепочку с крестиком и надел ее Тесси на шею.

– Это тебе, Тесси.

– Мне? – смутилась она.

– Тебе. А теперь пора позировать.

Тут она, сияя улыбкой, забежала за ширму и вернулась, неся маленькую коробочку с моим именем, написанным на крышке.

– Хотела вручить ее тебе нынче вечером перед уходом, – сказала она, – но при такой оказии не могу ждать!

Я открыл коробочку. На подушечке из розовой ваты лежала заколка из черного оникса, с золотой инкрустацией в виде странного то ли символа, то ли буквы. Она не была ни арабской, ни китайской, а позже я выяснил, что такой буквы нет ни в одном из человеческих алфавитов.

– Я хотела подарить это тебе на память, – робко сказала она.

Я смутился, но заверил, что весьма высоко ценю ее дар, и пообещал всегда носить эту штуку. Тесс нацепила заколку на лацкан моего пиджака.

– Глупышка, стоило ли искать и покупать такую красивую вещь для меня? – сказал я.

Девушка засмеялась:

– Я ее не покупала!

– Где же ты ее взяла?

Она рассказала мне, что однажды нашла эту вещь, возвращаясь из Аквариума в Бэттери-парке, потом дала объявление в газеты и ждала отклика, но в конце концов оставила надежду найти владельца.

– Это было прошлой зимой, – сказала она, – как раз в тот день, когда мне впервые приснился тот жуткий сон про катафалк.

Сон, виденный мною накануне ночью, я не забыл, но ничего не сказал, и вскоре мой уголек уже летал по новому холсту, а Тесси стояла неподвижно на своем подиуме.

На следующий день со мной случилась беда. При переноске рамы с холстом с одного мольберта на другой я поскользнулся на натертом воском полу и упал всем своим весом на обе руки. Заработал таким образом сильное растяжение связок, так что нечего было и пробовать взяться за кисть; пришлось мне слоняться по студии, сердито поглядывая на незаконченные рисунки и наброски, пока отчаяние не завладело мной совсем; тогда я сел, закурил и от злости принялся крутить большими пальцами. Дождь заливал окна и стучал по крыше церкви, доводя мои нервы до срыва своим бесконечным тарахтением. Тесси сидела у окна с шитьем, то и дело поднимая голову и глядя на меня с таким невинным сочувствием, что мне стало стыдно за свое раздражение, и я попытался чем-то заняться. Я уже давно прочитал все свои газеты и книги, но нужно же было что-то делать, и я добрался до книжных шкафов и стал открывать их локтем. Я знал каждый том по цвету и рассматривал их все по очереди, неспешно обходя библиотеку и посвистывая ради бодрости. Я уже собирался уйти в столовую, когда на глаза мне попалась книга в переплете из змеиной кожи, стоящая в уголке верхней полки последнего шкафа. Я такой не помнил, и с уровня пола не мог разобрать полустертую надпись на корешке; тогда я вернулся в курительную комнату и позвал Тесси. Она пришла из студии и забралась на стул, чтобы добыть книгу.

– Что это? – спросил я.

– «Король в желтом».

Я оторопел. Кто поставил ее сюда? Как она попала в мою квартиру? Давным-давно я постановил, что никогда не раскрою эту книгу, и ничто не могло заставить меня ее купить. Любопытство могло соблазнить меня раскрыть ее, и потому я даже не глядел в ее сторону в книжных магазинах. Если когда-то мне и было любопытно прочитать ее, ужасная трагедия молодого Кастэня, которого я знал, удержала меня от прикосновения к этим нечестивым страницам. Я всегда отказывался даже слушать изложение текста книги, да по сути никто и не рисковал вслух обсуждать ее вторую часть, поэтому я и понятия не имел, что скрывают эти страницы. Я уставился на ядовито-пеструю обложку, будто на живую змею.

– Не трогай ее, Тесси, – сказал я. – Слазь!

Разумеется, мой призыв возбудил девичье любопытство, и не успел я предупредить ее, как она схватила книгу и, смеясь, пританцовывая, умчалась с нею в студию. Я окликнул ее, но она ускользнула, напомнив мне дразнящей улыбкой о моем увечье, и я с некоторым нетерпением пошел за нею следом.

– Тесси! – крикнул я, войдя в библиотеку. – Слушай, я не шучу. Брось эту книгу. Я не хочу, чтобы ты раскрывала ее!

Библиотека была пуста. Я обошел обе гостиных, спальни, прачечную, кухню, наконец вернулся в библиотеку и приступил к систематическому поиску. Тесси спряталась так хорошо, что лишь через полчаса я нашел ее в кладовке наверху. Она сидела скорчившись у зарешеченного окна, белая и молчаливая. С первого взгляда я понял, что она поплатилась за свою глупую шалость. «Король в желтом» валялся у ее ног, но книга была раскрыта на второй части. Я смотрел на Тесси, зная, что опоздал. Она успела заглянуть в «Короля в желтом».

Я взял ее за руку и увел в студию. Она словно оледенела; когда я велел ей лечь на диван, подчинилась без единого слова. Немного спустя она закрыла глаза, дыхание ее стало ровным и глубоким, но я не мог определить, спит ли она. Долго сидел я рядом с нею, храня молчание, но она не шевелилась и не произнесла ни слова; наконец я встал, вернулся в пустую кладовку и поднял книгу той рукой, которая была меньше повреждена. Книга казалась тяжелой, как свинец, но я кое-как донес ее до студии, опустился на ковер возле дивана, раскрыл ее и прочел от корки до корки.

Задыхаясь от избытка эмоций, я уронил томик на пол и в изнеможении прислонился к дивану, но в этот момент Тесси открыла глаза и посмотрела на меня…

Какое-то время мы говорили тусклыми, монотонными голосами, пока я осознал, что мы обсуждаем «Короля в желтом». Великий грех – писать такие слова: слова прозрачные, как кристалл, ясные и музыкальные, как журчание родника, блестящие и искрящиеся, как отравленные бриллианты Медичи! О порочность, о безнадежное проклятие души, способной завораживать и парализовать человека такими словами, – понятными и невеждам, и мудрецам, более драгоценными, чем самоцветы, более утешающими, чем музыка, более ужасными, чем смерть!..

Мы все говорили, не обращая внимания на сгущающиеся тени, и она просила меня снять и выбросить заколку из черного оникса со странной инкрустацией – мы знали теперь, что это Желтый Знак. Я уже никогда не узнаю, почему отказался; даже сейчас, когда я пишу свою исповедь здесь, у себя в спальне, я был бы рад узнать, что именно не позволило мне сорвать Желтый Знак со своей груди и швырнуть его в огонь. Я уверен, что хотел это сделать, и все же Тесси умоляла меня напрасно. Наступила ночь. Часы тянулись, но мы все бормотали друг другу про Короля и Бледную маску, а полуночный звон уже слетел со шпилей, невидимых в тумане, окутавшем город. Мы говорили о Хастуре и Касильде, а снаружи туман клубился в мутных оконных проемах, как клубятся и рвутся волны облаков над берегами Хали.