– Что? Ты считаешь, что это существо…

– Мне неведомо, что это за существо, – важно ответил он, – но, дай бог, с твоей помощью я это выясню.

Мы выкурили много трубок за ночь, наблюдая у кровати за неземным созданием, которое пыхтело и ворочалось, пока не истомилось окончательно. Затем по спокойному и ровному дыханию мы поняли, что оно уснуло.

Наутро весь дом был в волнении. Жильцы собрались на лестничной площадке перед моей комнатой, и мы с Хаммондом получили все их внимание. Нам пришлось ответить на тысячи вопросов о состоянии нашего сверхъестественного пленника. Однако никто из домашних, кроме нас самих, не пожелал входить в комнату.

Существо уже проснулось. Об этом свидетельствовали судорожные шевеления постели, вызванные его попытками к бегству. Воистину отвратительно было видеть эти признаки его страшных извиваний и невидимой, но яростной борьбы за свободу.

Мы с Хаммондом всю ночь напряженно продумывали средства, которыми можно выяснить его форму и внешний вид. Насколько мы ощущали, проводя руками по телу создания, его очертания представлялись нам человеческими. У него был рот, круглая гладкая голова, лишенная волос, нос, немного возвышающийся над щеками, а руки и ступни походили на мальчишечьи. Сначала мы думали поставить его на гладкую поверхность и обвести мелом его контур, как сапожник обводит контур ног. Но от этого плана отказались, сочтя его бесполезным: такой контур не дал бы нам ни малейшего понятия о его форме.

Тогда меня осенила счастливая мысль снять с него гипсовую форму. Это могло дать нам твердую фигуру и удовлетворить наше любопытство. Но как это сделать? Движения создания нарушили бы схватывание гипса и исказили бы результат. Тогда другой идеей стало применение хлороформа. У него были органы дыхания – оно ведь дышало. Введя его в бессознательное состояние, мы могли сделать все необходимое. Мы послали за доктором К***, и заслуженный врач, оправившись от шока, выдал хлороформ. В следующие три минуты мы смогли снять узы с тела существа, и известный в городе лепщик стал обмазывать невидимую форму влажной глиной. Через пять минут у нас уже была форма, и до наступления вечера мы получили примерное представление о создании. По форме оно напоминало человека – искаженного, грубого, ужасного, но все же человека. Небольшого роста в четыре с небольшим фута, с превосходным мышечным развитием. Лицо превосходило всю мерзость, какую я когда-либо видел. Гюстав Доре, Жак Калло или Тони Жоанно никогда не смогли бы вообразить нечто столь же отвратительное. Такое лицо напоминало иллюстрации последнего к «Путешествию куда вам будет угодно» – они были несколько близки к выражению лица создания, но все же уступали ему. Такое лицо, казалось мне, могло быть только у нежити. Судя по виду, оно могло питаться лишь человеческой плотью.

Удовлетворив свое любопытство и связав тайной всех домашних, мы встали перед вопросом, что же делать с ним дальше. Невозможно было держать такой ужас в доме; равносильно невозможно было выпустить столь отвратительное существо на волю. Признаюсь, я бы с удовольствием приговорил его к уничтожению. Но кто бы взял на себя убийство этого мерзкого подобия человека? День за днем мы серьезно обдумывали этот вопрос. Все жильцы съехали. Миссис Моффат впала в отчаяние и грозила нам с Хаммондом всеми возможными штрафами, если мы не избавимся от него. Мы же отвечали:

– Мы съедем, если вы сочтете это необходимым, но отказываемся забирать с собой создание. Избавляйтесь от него сами, если желаете. Оно появилось в вашем доме и находится в вашей ответственности.

У нее, конечно, не находилось ответа. Миссис Моффат ни уговорами, ни деньгами не могла никого заставить даже приблизиться к твари.

Удивительнее всего было то, что мы пребывали в совершенном неведении относительно того, чем существо питалось. Ни к чему, что мы полагали подходящей для него пищей и ставили перед ним, оно не прикасалось. Невыносимо было день за днем находиться рядом, видеть, как мнется постель, слышать тяжелое дыхание и знать, что оно изнемогает от голода.

Прошло десять дней, двенадцать, две недели, а оно все жило. Биение сердца, однако, с каждым днем становилось слабее и почти прекратилось. Было очевидно, что создание погибает от голода. Пока эта отвратительная борьба за жизнь продолжалась, я чувствовал себя несчастным и не мог спать ночами. Каким бы ужасным ни казалось это существо, печально было думать о его муках.

Наконец оно умерло. Одним утром мы с Хаммондом нашли его в постели холодным и окоченевшим. Сердце перестало биться, легкие не дышали. Мы поспешили похоронить его в саду. Это были странные похороны: в сырую яму лег невидимый труп. Слепок его тела я отдал доктору К***, и он хранит его в музее на Десятой улице.

И теперь, накануне долгого путешествия, из которого могу уже не возвратиться, я составил сей рассказ о случае самом необычайном из всех мне известных.

Поговаривали, что собственники известного музея этого города заключили договор с доктором К*** о представлении публике диковинного слепка, данного ему на хранение мистером Эскоттом, – столь выдающегося, что его история не может не привлечь всеобщего внимания.

Перевод Артема Агеева

Алмазная линза

С самых ранних дней моей жизни все мои увлечения были сосредоточены вокруг исследований с помощью микроскопа. Когда мне было не больше десяти лет, один далекий родственник, надеясь изумить меня, еще столь неопытного, сделал простой микроскоп, просверлив в медном диске небольшое отверстие, в котором капля чистой воды удерживалась благодаря капиллярному притяжению. Этот крайне примитивный аппарат, дающий увеличение приблизительно в пятьдесят раз, по правде говоря, позволял увидеть лишь смутные и несовершенные формы, но их очарования было достаточно, чтобы привести мое воображение в сверхъестественное состояние восторга. Увидев, что я настолько заинтересован в этом грубом инструменте, мой кузен объяснил мне все, что знал о принципах работы микроскопа, рассказал о нескольких чудесах, совершенных с его помощью, и закончил обещанием прислать мне один настоящий прибор сразу же по возвращении в город. С этого момента я считал дни, часы, минуты до его отъезда.

Но это время я провел не праздно. Я с энтузиазмом хватался за любую прозрачную субстанцию, имеющую отдаленное сходство с линзой, и использовал, тщетно пытаясь создать инструмент, о конструкции которого пока имел лишь смутное представление. Все оконные стекла, содержащие сплющенные сферические узлы, более известные как «бычьи глаза», были безжалостно уничтожены в надежде получить линзы непревзойденной силы. Я дошел даже до извлечения прозрачного секрета из глаз рыб и зверей, пытаясь поставить его на службу делу микроскопа. Я признаю себя виновным в том, что украл стекла из очков моей тети Агаты, смутно надеясь превратить их в линзы с прекрасными увеличивающими свойствами, – стоит ли говорить, что эта попытка потерпела сокрушительный провал?

Наконец прибыл обещанный инструмент. Это была та модель, которую обычно называли простым микроскопом Филда, и она стоила, наверное, около пятнадцати долларов. Если говорить об образовательном предназначении, то лучшего прибора нельзя было выбрать. К нему прилагался небольшой трактат о микроскопе: его история, применение и открытия. Тогда я впервые понял смысл «Тысячи и одной ночи». Казалось, скучная завеса обычного существования, скрывавшая весь мир, внезапно была сорвана, и моему взору явилась волшебная страна. По отношению к своим товарищам я испытывал то же чувство, которое провидец испытывает к обычным людям. Я говорил с природой на том языке, который они не могли понять. Я каждый день встречался с такими чудесами, которые они не могли представить и в самых диких фантазиях, я проникал за покров, скрывающий суть вещей, и скитался среди святынь. Там, где они видели лишь каплю дождя, стекающую по стеклу, я видел вселенную живых существ, наделенных всеми страстями, свойственными физической жизни, и сотрясающих свою крошечную планету столь же пылкой и затяжной борьбой, что и человечество. В обычных пятнах плесени, которые моя мать, как хорошая хозяйка, яростно вычерпывала из всех банок с вареньем, для меня обитали полные очарования сады с лесистыми лощинами и аллеями с самой густой и изумительно зеленой листвой, где среди причудливых ветвей этих микроскопических лесов висели странные фрукты, сверкающие зеленой, серебряной и золотой красками.