– Юстон-роуд (Euston Road) – прозаического происхождения, служила для перегонки скота на городской рынок в обход территории центра. Пересекается с северной оконечностью Тоттенхэм-Корт-роуд.
Оксфорд-стрит, по которой так любил гулять мистер Селби, относится к другому району – это одна из основных улиц Вестминстера. Отсюда она ведет на восток, в сторону Холборна. Изначально – часть древнеримской дороги, в настоящее время – самая оживленная торговая улица Европы, известная главным образом своими разнообразными и богатыми магазинами. На каждое Рождество улица украшается праздничными огнями.
Все перечисленные выше места входят в более крупный район, Вест-Энд (West End) – это западная часть центра Лондона, в которой сосредоточены театральная и концертная жизнь, музеи, правительственные учреждения, университеты и колледжи, а также элитная недвижимость и магазины. Наличие квартиры или офиса в Вест-Энде считается залогом успешности и респектабельности.
Вне Вест-Энда располагаются лишь несколько точек, упомянутых в тексте:
– Кларкенуэлл (Clerkenwell, «Колодец клириков») – древний пригород, сейчас – округ в юго-западной части Лондона. Колодец, давший ему название, отыскали в 1924 г. Образует западную границу Холборна.
– Пекхэм (Peckham) почти до конца XIX века был маленькой, тихой деревушкой, окруженной полями. Почтовую карету до Лондона даже сопровождала охрана, – были возможны нападения грабителей!
– Уилзден (Willesden) – действительно отдаленное селение на северо-западе от Лондона, пригород, заселенный в основном «средним классом»; официально вошел в состав столицы только в 1933 г.
– Госпиталь Св. Томаса был основан монахами-августинцами в 1106 г. Носит имя Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского. За века не раз менял помещение, ныне это огромное здание в самом центре Лондона на берегу Темзы. Здание, в котором работал д-р Вивиэн, начали строить в 1868 г., первый камень фундамента был заложен лично королевой Викторией.
Белые люди
– Колдовство и святость, – сказал Амброуз, – только они реальны. То и другое – экстаз, побег от обычной жизни.
Котгрейв заинтересованно слушал. Старый друг привел его в этот обветшалый дом в северном предместье и провел через старый сад в ту комнату, где Амброуз Отшельник дремал и мечтал над своими книгами.
– Да, – продолжал Амброуз, – колдовство живет в своих детях. Многие, я полагаю, едят сухие корки и пьют воду с радостью бесконечно более острой, чем та, какую когда-либо испытывал подлинный гурман.
– Вы говорите о святых?
– И о грешниках тоже. Думаю, вы впадаете в очень распространенное заблуждение, ограничивая духовный мир высшим благом, – высшее зло тоже имеет в нем свою долю. Простой плотский, чувственный человек может быть великим грешником не больше, чем великим святым. Большинство из нас просто равнодушные, запутанные существа; мы блуждаем по миру, не понимая значения и внутреннего смысла вещей, – следовательно, наше зло и наше добро одинаково второсортны и незначительны.
– И вы считаете, что великий грешник столь же аскетичен, как и великий святой?
– Великие люди всех мастей отказываются от несовершенных копий и обращаются к совершенным оригиналам. Я не сомневаюсь, что многие из самых высоких святых никогда не совершали «доброго дела» – если использовать эти слова в их обычном смысле. И, с другой стороны, были такие, которые прощупали самую глубину греха, за всю свою жизнь ни разу не сделав «дурного дела».
Он вышел из комнаты на минуту, и Котгрейв в восторге повернулся к своему другу и поблагодарил его за это знакомство.
– Он грандиозен, – сказал Котгрейв. – Никогда прежде не видел подобных сумасшедших.
Амброуз вернулся с виски и щедро налил обоим. Он яростно хулил трезвенников, сам держа в руках бутыль сельтерской воды, и собирался продолжать монолог, налив себе стакан, но его перебил Котгрейв.
– Это невыносимо, знаете ли, – сказал он. – Ваши парадоксы слишком чудовищны. Человек может быть великим грешником и тем не менее никогда не сделать ничего грешного? Полно!
– Вы очень ошибаетесь, – ответил Амброуз. – Я никогда не создаю парадоксов. Хотел бы я… Я лишь говорю, что человек может иметь изысканное пристрастие к Romanée Conti [38] , и тем не менее никогда даже не нюхать дешевого эля. Вот и все, и это больше похоже на банальность, чем на парадокс, не так ли? Ваше удивление моему замечанию связано с тем, что вы не поняли, что такое грех. О да, есть какая-то связь между Грехом с большой буквы и действиями, которые обыкновенно называются греховными: убийство, воровство, прелюбодеяние и тому подобные. Почти такая же связь существует между алфавитом и изящной литературой. Но я полагаю, что это заблуждение – почти всеобщее – возникает в значительной степени из-за того, что мы смотрим на вещи через социальные очки. Мы думаем, что человек, делающий зло нам и своим ближним, должен быть очень злым. Таков он с социальной точки зрения; но неужели вы не понимаете, что Зло по сути своей есть вещь одинокая, это страсть одинокой, единоличной души? В самом деле, рядовой убийца вовсе не грешник в истинном смысле этого слова. Он просто дикий зверь, от которого мы должны избавиться, чтобы спасти свою шею от его ножа. Я бы скорее причислил его к тиграм, чем к грешникам.
– Это кажется немного странным.
– Я так не думаю. Убийца убивает не из-за активных качеств, а из-за отсутствующих; ему не хватает чего-то, чем обладают не убийцы. А вот Зло, конечно же, всецело активно, просто оно не на той стороне. Вы можете поверить мне, что грех в его собственном смысле очень редок; вполне вероятно, что грешников было гораздо меньше, чем святых. Да, ваша точка зрения очень хороша для практических, общественных целей; мы естественно склонны думать, что очень неприятный нам человек должен быть очень большим грешником! Крайне неприятно, когда обчищают карманы, – и мы объявляем вора великим грешником. По правде же говоря, он просто неразвитый человек. Он, конечно, не может быть святым; но он может быть и часто является бесконечно лучшим созданием, чем тысячи людей, которые никогда не нарушали ни одной заповеди. Я признаю, что он доставляет нам большие неприятности (и мы очень правильно запираем его, если поймаем); но связь между его причиняющими беспокойство антиобщественными действиями и злом – о, очень слабая.
Становилось уже поздно. Человек, который привел Котгрейва, должно быть, уже не раз слышал все это, поскольку кивал с вежливой и ироничной улыбкой, но в глазах Котгрейва «сумасшедший» начал превращаться в мудреца.
– Знаете, – сказал он, – вы меня чрезвычайно заинтересовали! Выходит, вы считаете, будто мы не понимаем реальной природы зла?
– Да, не думаю, что понимаем. Мы переоцениваем его и недооцениваем. Мы берем очень многочисленные нарушения наших социальных «уставов» – очень необходимых и очень верных правил, на которых держится человеческое общество, – и пугаемся распространенности «греха» и «зла». Но это действительно ерунда. Взять, к примеру, кражу. Испытываете ли вы ужас при мысли о Робине Гуде, о хайлендских катеранах семнадцатого века, о солдатах Мосса, о руководстве финансовых компаний наших дней?
С другой стороны, мы недооцениваем зло. Мы придаем такое огромное значение «греху» вмешательства в наши карманы (и карманы наших жен), что совершенно забыли об ужасах настоящего греха.
– А что такое грех? – спросил Котгрейв.
– Думаю, я должен ответить вопросом на вопрос. Что бы вы почувствовали на самом деле, если бы ваша кошка или собака начали говорить и спорить с вами человеческим языком? Вас бы охватил ужас. Я уверен в этом. И если бы розы в вашем саду запели странную песню, вы бы сошли с ума. А если бы камни на дороге стали вздуваться и расти на ваших глазах? Если бы галька, которую вы увидели вечером, утром расцвела каменными цветами? Думаю, эти примеры могут дать вам некоторое представление о том, что такое грех на самом деле.