– Какая странная, безумная мысль! – воскликнул испуганный Томотадо. – Моя возлюбленная, вы находитесь под влиянием какой-то болезненной фантазии! Лягте, попробуйте отдохнуть, и все ваши воображаемые болезни пройдут!
– Нет, – отвечала молодая женщина. – Нет! Я умираю! Это не фантазия… не химера! Я знаю это!.. Теперь бесполезно дольше скрывать от вас истину… Я не человеческое существо. Моя душа – это душа дерева, моя кровь – это сок, который течет и питает плакучую иву!.. И в эту минуту, в эту ужасную минуту кто-то рубит мое дерево!.. Вот почему я и должна умереть!.. слезы меня утомляют… Ах! Я умираю, скорее, скорее читайте молитву для умирающих, скорее… Ах!.. Ах!..
И, испустив последний крик отчаяния, она отклонила головку и старалась скрыть лицо широким рукавом. И в то же время вся ее фигурка точно таяла, сокращалась самым необыкновенным образом, и ее силуэт склонялся к полу!.. Томотадо хотел ее поддержать, но поддерживать было некого. Он обнимал пустоту…
А на полу лежала пустая одежда молодой женщины и украшения с ее головы… Само же тело исчезло, как будто его никогда и не бывало!
Томотадо обрил голову, сделался буддистом и превратился в странствующего монаха.
Он бродил по всей стране; когда достигал какого-нибудь святого места, он всюду заказывал молитвы за упокой души Айоажи.
Проходя во время своего благочестивого путешествия в Екизен, он решился отыскать жилище родителей своей возлюбленной жены.
Но, когда он достиг того места, где когда-то среди гор приютилась их хижина, он ее не нашел. Ничто даже не указывало на то, что она когда-либо здесь стояла. Только оставались три срубленные ствола плакучей ивы. Два от старых, больших деревьев, а один от совсем молодой ивы.
Деревья были срублены некоторое время назад.
И у подножья этих стволов Томотадо велел воздвигнуть превосходный памятник, на котором были начертаны священные тексты.
И много было совершено им здесь буддистских обрядов и служб за упокой душ Айоажи и ее родителей!
Перевод Елены Ильиной
Легенда о Мими-Наши-Гойши
Несколько столетий тому назад в городе Шимоносеки жил один слепец, по имени Гойши. Он был известен во всей стране по своему умению играть на biwa – инструменте, похожем на лютню с четырьмя струнами. С самого раннего детства он изучал музыкальное искусство и искусство декламации и очень скоро превзошел своих учителей. Он был особенно знаменит своими песнями и сказаниями о вражде между племенами Гейке и Женжи, и, когда он пел жалобную песнь Дан-но-ура, «сами тени их не могли сдержать рыданий!».
В начале своей карьеры Гойши был знаком с бедностью, но затем один друг пришел к нему на помощь. Случилось так, что заведующий храмом Амидажи очень ценил поэзию и музыку; он часто призывал Гойши в свое жилище, чтобы послушать его легенды и трагические поэмы. Однажды, глубоко тронутый талантом молодого музыканта, он предложил ему жить при храме, где он мог получить и приют, и пищу. Взамен этого Гойши, при отсутствии других приглашений, должен был в свободное время утешать его пением и музыкой. Слепой, конечно, с благодарностью принял его предложение и поселился в храме.
В один жаркий летний вечер добрый священник был приглашен в дом одного из своих прихожан, только что скончавшегося, для совершения положенных религиозных служб. Он ушел со своим помощником, и Гойши остался один. Так как было очень жарко, Гойши пошел на веранду, находившуюся с задней стороны храма и выходившую в сад, чтобы освежиться перед сном. Он терпеливо ожидал возвращения своего благодетеля и для развлечения начал что-то играть на своей лютне.
Наступила полночь, а жрец все еще не возвращался. Но Гойши решил ждать его возвращения на веранде, где было не так душно.
Вдруг он услыхал, что к решетке, окружающей сад, приближаются чьи-то шаги. Кто-то быстро прошел через сад к веранде и остановился перед слепым.
Это был не жрец!
Раздался звонкий голос, назвавший слепца по имени, голос властный, как говорил бы самурай с кем-нибудь из низших.
– Гойши!..
Испуганный слепец ничего не отвечал.
И голос снова повелительно кликнул:
– Гойши!..
– Но я слеп!.. – проговорил испуганный музыкант. – Я не вижу! Я не знаю, кто меня зовет!
– Нечего бояться, – возразил голос более ласковым тоном, – меня послали к вам с поручением. Мой господин, человек очень высокого рода, остановился в Шимоносеки со своими вассалами, желая увидать место, где сражался Дан-но-ура. Отправившись туда сегодня, он услыхал о вашем таланте воспевать великую битву и пожелал вас послушать. Возьмите же вашу лютню и следуйте за мной туда, где вас ждет высокое общество.
В те времена было плохо противоречить малейшему желанию самурая! Гойши надел сандалии, взял лютню и последовал за посланным, который очень ловко вел слепца и только требовал поспешной ходьбы. Рука, державшая руку Гойши, была закована в кольчугу, а бряцание сабли показывало, что посланный был в полном вооружении. Несомненно, это был кто-нибудь из дворцовой стражи.
Когда первый страх Гойши слегка рассеялся, он вспомнил фразу своего проводника:
– Мой господин – особа высокого ранга!
И слепой невольно порадовался своему успеху. Он решил, что, вероятно, это какой-нибудь даймио.
Через несколько времени самурай остановился, и Гойши убедился, что они пришли к широким решетчатым воротам. Это его очень удивило, так как во всем городе он не помнил таких ворот, кроме как у главного входа в храм.
– Каймон! [74] – воскликнул самурай.
Послышался стук железа, как будто снимали железные запоры, и Гойши снова двинулся дальше. Пройдя через сад, как думал Гойши, они остановились опять перед какой-то дверью, и самурай закричал:
– Гей! Эй, вы там! Я привел Гойши.
Послышались торопливые шаги, шум скользящих ширм, открывающихся дверей, голоса женщин.
Из их разговоров Гойши понял, что это служанки какого-то важного дома. Но ему не дали времени долго раздумывать. Заставив подняться по нескольким ступеням, его попросили снять сандалии. Затем его руку взяла рука женщины, которая повела его через бесконечные переходы и повороты в большую залу. Гойши догадался, что там собралось очень много народа, – это слышно было по шороху шелковых одежд. Слышались голоса и разные придворные разговоры.
Гойши сказали, что он не должен ничего опасаться. Он опустился на колени на подушку и настроил свой инструмент. Затем женский голос – вероятно, голос ройи [75] – ему сказал:
– Вам повелевают пропеть сказание о Гейке под аккомпанемент вашей лютни.
Так как поэма о Гейке требовала нескольких часов сряду, Гойши позволил себе вопрос:
– Вся поэма слишком длинна. Какую ее часть желало бы выслушать благородное собрание?
И голос матроны ему отвечал:
– Скажите нам историю битвы Дан-но-ура, это самая печальная и трогательная часть сказания.
Гойши запел жалобную песнь о битве на горьких водах. Его струны подражали звукам весел быстрых поворотов пироги, свисту стрел, крикам воинов, ударам сабель по каскам, шуму тяжелого падения тела в волны океана…
Когда он замолк, то услыхал кругом гул похвал.
– Какой удивительный артист! – говорили одни.
– Гойши несравним! Никогда, никогда у нас в провинции мы не слыхали ничего подобного этой музыке! – восхищались другие.
Тогда слепец почувствовал прилив новых сил и запел еще лучше, чем раньше. И кругом царила почтительная тишина, но, когда он начал описывать судьбу женщин и детей, преследуемых Женжи, когда он передавал о том, как бросилась в море кормилица императора Нии-но-ама, с юным императором на руках, его слушатели стали испускать такие крики отчаяния, послышались такие безумные рыдания, что сам певец испугался этого взрыва горя.