Родители О-Тойо умерли, а она все жила в своей тихой обители. Ее прозвали «Амида-йи-но-Бикшуни», то есть «монахиня храма Амиды».

Перед храмом возвышалась статуя Джизо – друга больных детей. Молящиеся о выздоровлении больного ребенка приносили к его ногам рисовые лепешки – столько, сколько ребенку было лет. Обыкновенно у подножья статуи лежали две-три лепешки, редко от семи до десяти. Амида-йи-Бикшуни заботилась о статуе, зажигала перед ней благовонное куренье и украшала ее цветами из своего садика.

После утреннего обхода за милостыней она обыкновенно садилась за крошечный ткацкий станок. Несмотря на то что ее ткани были слишком узки для употребления, купцы, знавшие печальную повесть ее, всегда брали ее работу, даря ей взамен чашечки, вазы и карликовые деревья для ее садика.

Лучше всего она чувствовала себя с детьми, которых вокруг нее всегда было много: японские ребятишки играют целыми днями за оградами храмов. Много счастливых детских лет протекло в храме Амиды-йи; матери, живущие по соседству, охотно посылали туда своих малышей, запрещая им смеяться над Бикшуни-сан:

– Она странная, – говорили они, – но это потому, что умер ее сынок и душа ее не вынесла этого горя. Будьте же добры и почтительны к ней.

Дети были очень добры и ласковы, но не совсем почтительны в обычном смысле этого слова. Они называли ее Бикшуни-сан и ласково здоровались, но обращались с нею как с равной себе. Они вместе играли, а она поила их чаем из крошечных чашек, угощала самодельными рисовыми лепешечками, величиною с горошину, дарила шелковые н бумажные ткани для кукол.

Малютки полюбили ее, как добрую старшую сестру.

Так проходили дни за днями, проходили годы; детки, вырастая, постепенно покидали двор храма Амиды. Суровый жизненный труд сменял их детские игры; они становились отцами и, в свою очередь, посылали детей играть за оградою храма Амиды. Любовь к Бикшуни-сан переходила от родителей к детям н внукам.

Народ заботился о ее нуждах, принося ей больше чем вдоволь. Излишком она щедро делилась с детьми и зверюшками. Птицы гнездились в храме ее, покидая прежние жилища на головах статуй Будды.

Но вот Бикшуни-сан умерла. После ее похорон толпа детей прибежала ко мне. Девочка лет десяти от имени всех обратилась ко мне с такими словами:

– Господин, пожертвуйте что-нибудь для умершей вчера Бикшуни-сан! Ей поставили большой памятник, «хака», красивый, богатый. Нам же хочется подарить ей крошечный «хака» – такой, о котором она говорила, когда была еще с нами. Каменотес обещал нам сделать такой, если мы принесем ему денег. Не соблаговолите ли и вы пожертвовать что-нибудь?

– С удовольствием, – сказал я, – а где же вы теперь будете играть?

– Да все там же, – ответила девочка с улыбкой. – Ведь там Бикшуни-сан похоронена; ей будет радостно слушать, как мы играем.

Перевод Софии Лорие

Роберт Уильям Чемберс

Роберт Уильям Чемберс (Robert William Chambers, 1865–1933) – американский писатель, автор знаменитого сборника страшных фантастических рассказов «Король в желтом» (1895). Несмотря на то что он вполне справедливо считается одним из самых успешных беллетристов первой четверти XX века (его книги, главным образом исторические и авантюрные романы, издавались регулярно и большими тиражами), в историю мировой литературы он вошел прежде всего как автор упомянутого сборника. Полагают, что именно эта книга стала главным источником появления мифологического мира Лавкрафта. Популярность не пережила автора – с его уходом она быстро сошла на нет, больше чем на полстолетия о нем прочно забыли, но теперь, в XXI веке, автор «возвращается», его книги переиздают – в первую очередь фантастические и страшные рассказы.

Р. Чемберс родился в Нью-Йорке, в состоятельной семье; его отец был известным адвокатом. Роберт получил прекрасное образование, юношей увлекся живописью и в будущем видел себя художником. С 1886-го по 1893 г. жил в Мюнхене и Париже, учился в Школе Изящных Искусств (École des Beaux-Arts), выставлял свои работы. По возвращении в Нью-Йорк вполне успешно сотрудничал в журналах «Лайф» (Life) и «Вог» (Vogue) как иллюстратор, но по какой-то причине оставил изобразительное искусство и целиком переключился на беллетристику.

За сорок с лишним лет Роберт Чемберс написал и опубликовал более восьмидесяти (!) романов (при жизни автора большинство из них неоднократно переиздавались), несколько повестей и девять сборников рассказов. Большую часть фантастических и страшных новелл писатель сочинил на рубеже столетий (в 1890—1900-е гг.). Именно эти произведения более востребованы современным читателем. В данном факте нет ничего удивительного: художественный мир его фантастики изыскан и причудлив, его сюжеты пугают – и приносят настоящее эстетическое наслаждение: Чемберс знал толк в прекрасном и сумел передать это чувство в своих восхитительно-утонченных сюжетах.

А. Б. Танасейчук

Желтый знак

Как много есть вещей, которые невозможно объяснить! Почему некоторые аккорды музыки заставляют меня думать о бурых и золотых оттенках осенней листвы? Почему месса святой Цецилии [78] отправляет мои мысли под своды пещер, на стенах которых сверкают ветвистые сростки самородного серебра? Что было в шуме и сумятице Бродвея, в шесть вечера похожего на всплывшую перед моими глазами картину тихого бретонского леса, залитого солнечным светом сквозь сетку весенней листвы, где Сильвия склонилась, с любопытством и нежностью, над зеленой ящеркой и пробормотала: «Подумать только, и эта малютка – тоже под опекой Господа!»

Когда я впервые увидел сторожа, он стоял спиной ко мне. Я равнодушно глядел на него, пока он не вошел в церковь. Я обратил на него не больше внимания, чем на всех прочих, кто слонялся по Вашингтон-Сквер [79] в то утро, и когда я закрыл окно и повернулся лицом к своей студии, то забыл про него. После полудня стало жарко, я снова поднял раму окна и высунулся, чтобы подышать воздухом. Какой-то человек стоял во дворе церкви, и я отметил это со столь же малым интересом, как и утром. Я поглядел на площадь, в ту сторону, где играл фонтан, а потом, насытив сознание смутными впечатлениями от деревьев, асфальтовых дорожек, гуляющих нянь с колясками и экскурсантов, вернулся к своему мольберту. Когда я отвернулся, в моей зрительной памяти остался мужчина на церковном дворе. Он стоял теперь лицом ко мне, и совершенно непроизвольным движением я нагнулся, чтобы его разглядеть. В тот же момент он поднял голову и взглянул на меня. Я мгновенно подумал о могильном черве. Что в этом человеке вызвало мое отвращение, я не знал, но образ пухлого белого червя был настолько ярким и тошнотворным, что, видимо, это отразилось на моем лице, потому что он отвернул свое пухлое лицо движением, которое заставило меня подумать о вспугнутой гусенице на каштане.

Я вернулся к мольберту и велел натурщице занять прежнюю позу. Поработав немного, я обнаружил, что занимаюсь порчей уже сделанного, притом весьма быстро, и, взяв мастихин, стал соскребать нанесенную краску. Телесные тона выглядели тусклыми и нездоровыми, и я не понимал, как мог написать в таком колорите этюд, который только что так и светился здоровьем.

Я посмотрел на Тесси. Она не изменилась, и чистый здоровый румянец тронул ее шею и щеки, когда я нахмурился.